Учительница с 35-летним стажем рассказала InBaltic о том, почему является противницей домашнего обучения и зачем на самом деле дети ходят в школу, как неудачная программа по математике готовит из учеников потребителей и за что ее, “клайпедчанку года”, травили в соцсетях.
С учительницей математики клайпедской школы им. Максима Горького мы встречаемся за несколько дней до отмены карантина, длившегося в Литве 7 месяцев и 3 недели. Майя Леонидовна Тараховская обнимает меня и виновато говорит: “Не бойтесь, я привитая”.
На сайте школы Горького идет опрос: «Ваше мнение о карантине. Карантин – это: поиск новых возможностей; период выживания; другое». Большинство проголосовало, что карантин – это период выживания. Но как бы ответили лично Вы?
Я бы даже сказала, что это все три варианта. И период выживания для учителей, для учеников, а особенно для родителей. Это и поиск новых возможностей, потому что все учителя сели учиться. А если мы учимся, мы всегда ищем новые возможности, и находим их независимо от того, что это очень трудно сделать. А другое – наверное, я бы включила сюда и непонимание того, что происходит, и боль от того, что происходит, и ужас от того, что восемь месяцев просидели за компьютерами, не видели детей. Это и радость какая-то, потому что когда встречаешься, всегда радость.
Вы работаете в школе уже 35 лет. Вы были готовы к такому повороту, к дистанционному обучению?
Я лично была готова. Никто не знал, что будет этот поворот, но я была готова, потому что ИКТ я осваивала очень давно…
ИКТ – информационно-компьютерные технологии?
Да-да-да. Компьютерные технологии я стала осваивать, как только появился компьютер. У меня была такая возможность. Мой папочка, который ушел девять месяцев назад, работал в Литовском морском пароходстве. На тренажере учил капитанов, штурманов работать… У них у первых появились компьютеры, всех капитанов попросили пройти курсы. Я тихонечко пристроилась где-то там, чтобы меня не было видно, и слушала. И вот я настолько полюбила эту игрушку… Для меня всегда это была игрушка, потому что мне было интересно. Ребенок, когда ему интересно – он играет. И я играла. А потом это стало моей работой, когда полностью мир компьютеризировался.
Три года назад я начала проводить онлайн-консультации для своих учеников. Часов математики, как правило, не хватает для тех, кому трудно дается предмет, а консультации можно поставить только после уроков. А после уроков современные дети, как правило, заняты: у них кружки, школы художественные, музыкальные. И что делать, как вот быть? На восьмой урок, конечно же, никто не придет изучать математику. И я решила: я буду проводить их вечером, в онлайн-режиме. Но возможностей тогда было немного, программ было немного – я прямо в Фейсбуке записывала, проводила. Дети слушали, смотрели, письменно задавали вопросы. Так что я не могу сказать, что для меня это был шок – нет, я осваивала это. Тем не менее, к такому повороту событий, когда надо все уроки давать [онлайн]…одно дело – ты час сидишь и что-то рассказываешь детям, пишешь даже, снимаешь, а другое дело, когда постоянно.
Я только сейчас начинаю понимать тех капитанов старых, которых посадили, и сказали:
вот эта коробка называется “компьютер”,
и у нее есть такие-то возможности.
Мы сейчас все на этом судне.
Что для вас, как для учителя, было самое сложное на карантине?
Не видеть детей. Или видеть их через экран.
Они включали видеокамеры?
Да, на моих уроках – да. Я вам сейчас скажу одну вещь. Я большая фанатка гуманной педагогики. Это такая особая педагогика, которая набирает силу по всему миру. Учитель Шалва Александрович Амонашвили встретился мне в совсем юном возрасте, в виде его двух книг – я случайно их выиграла в лотерею. Мне было 24 года, когда я… все ж было по талонам в [советской] Литве. И вот, я вытаскиваю два билета, и оба билета были книги Шалвы Александровича. Они назывались так: «Здравствуйте, дети» и «Как живете, дети?». И вот, когда я прочла эти две книги, я поняла, что вот это моя педагогика. И через много-много лет к нам приезжает в город Шалва Александрович, дает первый свой семинар, и с тех пор началась такая сумасшедшая любовь к этой педагогике.
И когда у нас школа была еще та, советская, авторитарная, когда дети должны были сидеть сложа ручки, и не дай бог ты повернешь голову направо-налево (это уже практически преступление было)…
Так к нам относились и так в школе было. И тут я понимаю, что есть совершенно другая школа. Школа, основанная на уважении к личности ребенка, на любви к нему, на любви к профессии, вообще к самому институту школы. У нас в [гуманной] педагогике урок – это энергообмен между детьми и учителем. А экран не дает такой возможности – обмениваться энергиями. И страдают все участники процесса. Поначалу это весело и интересно, а потом это ужасно тяжело. Ты видишь глаза детей, но ты видишь их как бы в отдалении. И ты понимаешь, что помимо того, что они тебя слышат, они еще могут заниматься одновременно многими другими делами: играть, смотреть фильмы… Это всегда видит учитель, это всегда чувствуется. Но это дети – мы их изменить не можем. Вопрос в том, как изменить свой подход к уроку, чтобы им не захотелось полезть в какую-то другую историю.
Но гуманная педагогика не была рассчитана на онлайн-преподавание?
Она рассчитана на все – на весь учебный процесс. Наша школа носит звание «институция гуманной педагогики». Международное жюри нам присудило это звание. Наша директор, Ирина Прохоровна, и наш завуч – они рыцари гуманной педагогики. Это педагогика любви, потому что другой сейчас в этом жутком мире быть не может и не должно быть.
Можете привести пример, как вот во время карантина вы воплощали эти принципы?
Смотрите, что такое урок по гуманной педагогике, и вы сразу поймете. На санскрите “ур” – это “свет”. А что такое «рок»? Ну я не имею в виду музыку.
Судьба?
Судьба, правильно. Что такое урок? Переведите прямо: “светлая судьба”. Всё. Если исходить из того, что любой урок, как бы он ни проходил, в какой бы плоскости мы его ни давали, это светлая судьба…
Просвещение?
…светлая судьба кого? Ребенка, учителя и родителей. Вот эти три ипостаси образования – их нельзя нарушать, эти связи. Если ты можешь создать светлую судьбу этого ребенка, даже онлайн будучи… Я, например, ни разу за восемь месяцев не крикнула на детей. Вот принципиально не кричу. Мы проводили семинар, и делали такой эксперимент: учителя ставили перед зеркалом и просили поорать. И учитель видел себя. Когда мы кричим на уроке – мы ж себя не видим. Вы знаете, это страшное зрелище. Жаба в болоте выглядит красивее. Потому что глаза злые, рот или все лицо искажается… И не важно, где я сижу – на уроке я стою около доски или я сижу перед камерой. Дети ж меня видят. А тут еще есть один момент.
Помимо того, что на меня смотрят тридцать детей в каждом классе, тридцать учеников, за каждым стоят родители, которым тоже интересно бывает: а как это? И вот, представьте себе… Дети, может быть, привыкли к тому, что учитель может прикрикнуть, но мама, когда видит вот это искаженное лицо, она может подумать: боже, какой ужас. Поэтому договариваться – единственный принцип.
И, конечно, урок превращался в спиритический сеанс, как я это называю. “Миша, ты здесь? Миша, покажись…” Таких миш было несколько. Я сначала не понимала, что тут такого – ну чего они не включают камеру? Я же им объясняю: ребята, я хоть как-то должна вас видеть, почувствовать вас. Я думаю, почему ж они не включают камеры – что, так трудно? Начинаются отговорки: ой, у меня компьютер – новое слово – компьютер лагает! Сначала не поняла. “Лажает” – мы знаем это слово. Почему он “лагает”, что это? Дети, объясните. И они мне объяснили, по-честному, что когда не хочется включать камеру, можно сказать, что компьютер “лагает”.
Лайфхак такой.
Да, сленг нового времени ученический. А потом я поняла, почему они не включают камеры. Потому что им тринадцать-четырнадцать лет, пятнадцать. Они меняются внешне, и им очень не нравится, как они выглядят на камере. Они же не видят себя на [обычном] уроке.
А это еще одно зеркало…
Абсолютно. Это то зеркало, которое и передо мной. Я же когда веду урок, себя тоже вижу – мне же тоже хочется выглядеть хорошо. И я все делаю для того чтобы выглядеть хорошо. И ребята точно так же. А когда начинаются вот эти подростковые комплексы, им трудно, чтобы на них смотрел еще кто-то. И потом, дети иногда бывают жестоки довольно, и начинают высмеивать какие-то недостатки, какие-то вещи.
А второй вариант, почему они иногда не включали камеры – им просто хотелось посидеть в постели, выпить чашечку чая. И они поэтому хитрили.
Герой прошлого выпуска нашего подкаста, молодой учитель истории Даниэль из Вильнюса, рассказывал, что когда его уроки из-за пандемии стали фактически открытыми, то он стал получать много комментариев от родителей. Кто-то хотел похвалить молодого учителя, а кто-то спорил, что в советское время все было не так, как он рассказывает на своих уроках истории. Уроки математики лишены этой остроты?
Нет, уроки математики – я сейчас буду честна с вами – лишены остроты, потому что нынешние программы лишают уроки математики всего, благодаря чему она может быть привлекательной для детей. Вот только поэтому. Например, из математики практически исключили геометрию. До десятого класса нет ни одной теоремы, которую нужно доказать. Ни одной теоремы, ни одной задачи на доказательство до девятого класса точно нет.
А что такое доказательство? Это логика. То есть у детей взяли и одним щелчком выключили логику. Понимаете? И она стала на уровне “найти”. А что такое найти? Найти товар, найти цену, найти в магазине… Это математика для потребителя – не для того, чтобы развить что-то у ребенка.
Учебник математики у нас называется “Математика тебе”. За всю историю моего преподавания это самый неудачный учебник – вот за 35 лет. По этому учебнику умных нельзя научить, глупых нельзя научить – никого нельзя научить! Он мешает, скажу честно. И я его практически не использую. Я стала писать свои учебники, учебники в картинках. Ну я такие делаю, рассылаю детям, они занимаются. Это как опорные сигналы, это всегда полезно. Нам сейчас из-за пандемии – о, кстати, большой плюс – разрешили поменять 30% программы. И поэтому я уже как взялась, вцепилась в эти уравнения, я их гнала. Когда ребенок начинает их решать, у него такой кайф, такое наслаждение, когда он начинает понимать, что это такое! А за три урока (выделенных на эту тему в стандартной программе. – ДК) он не может понять. Месяц мы сидим на уравнениях, и мне не страшно об этом сказать.
Со стороны родителей вы сталкиваетесь только с поддержкой?
Одна мама пожаловалась в отдел просвещения, что ребенку было скучно на моих уроках. Ее, конечно, отправили в школу, потому что все вопросы решаются в школе – и мамы должны это понять, и папы, и бабушки, и дедушки.
У меня потрясающий класс в том плане, что у меня замечательные родители – самые лучшие на свете. В каждом классе, который я беру, самые лучшие на свете родители. Вот если так относиться к родителям, тогда не будет никаких проблем. Хотя в прошлом году у меня был инцидент, после жуткого трехмесячного первого карантина.
С любым вопросом, с которым обращаются в вышестоящую инстанцию, они возвращаются к директору, и директор решает эти вопросы. И когда меня пригласил директор, я спросила: “Объясните, пожалуйста. Я все понимаю, но я же не циркач, не клоун, я не должна танцевать и петь на уроках. Это не шоу!” Она сказала: “Я пришла с работы, а мой сын сидел на диване и играл в кубик Рубика. Значит, ему было неинтересно” (смеется. – ДК). Но если ребенок сидит и смотрит кино в то время, как идет урок, мы что, можем повлиять? К 12 классу уже не все равно, а в седьмом классе имели они в виду и мою математику, и историю, и языки, и все что угодно. И только гуманная педагогика помогает выжить, потому что она говорит об этом треугольнике: родитель, ученик, учитель. Любую выкинь вершину этого треугольника, и процесс образования может свестись на нет. Любую.
И все-таки есть попытки исключить именно учителя из этого треугольника. У нас есть сообщение от слушателей – родителей из Паневежиса. Русская школа в этом городе не то чтобы закрылась, но она постепенно стала литовской. Сначала в ней появились классы с литовским языком обучения, и в итоге русскоязычных классов не осталось совсем. Теперь это литовская прогимназия “Vilties”. А русскоязычные дети в городе остались. И теперь для родителей, которые хотели бы обучать своих детей на русском языке, единственная альтернатива – это устроить школу на дому. Именно домашнее обучение для своего ребенка выбрал наш слушатель Федор из Паневежиса:
“Здравствуйте! Я отец без пяти минут первоклассницы. В качестве формы обучения мы решили выбрать домашнее образование, потому что мы хотим выстроить отношения с ребенком, сами учиться любви и максимально индивидуализировать образование по талантам и способностям ребенка. Также мы считаем, что дать школьную программу несложно – недавний опыт многих знакомых это доказал. По их рассказам, после онлайн-уроков за компьютером их детям приходилось снова объяснять ту же самую тему уже лично. И еще одна из причин – мы хотим сохранить русскую культуру, русский язык, привить любовь к русской литературе, а на данный момент в Паневежисе даже нет русской школы. В предыдущем учебном году мы уже опробовали эту форму, занимались дома по программе дошкольной подготовки, и нам понравилось. Не только нам, но и ребенку, и воспитателям детского садика, которые проверяли нашего ребенка.”
Надо сказать, что домашнее образование, как, например, домашние роды, до недавнего времени было вообще вне закона, Сейм Литвы разрешил обучать детей на дому в конце 2019 года, а поправки к закону об образовании начали действовать с сентября 2020 года. Так совпало, что началась пандемия коронавируса, и в этом учебном году на дому пришлось учиться не только тем, для кого это был осознанный выбор, но вообще всем детям. И хотя мы слышим много жалоб от родителей, которые были не готовы к тому, что их дом превратится в школу, некоторые во время карантина наоборот заинтересовались таким форматом учебы уже на постоянной основе. Как Вы думаете, государственная школа может конкурировать с домашним обучением, в чем ее преимущества, в чем отличия?
У меня свое личное отношение к домашнему обучению. Если можно, скажу не на государственном уровне, а на уровне мамы, учителя, бабушки. Этот вопрос стоит очень давно. Родители объединяются в коммуны – в любых государствах, на всем постсоветском пространстве. Уходят в леса, обучают детей дома, нанимают преподавателей. Я даже получила такое предложение совсем недавно – работать онлайн в такой домашней школе. Но если вы спросите детей, на каком месте у них стоит обучение, они скажут, что на 150-м.
Это нам кажется, взрослым, что дети идут в школу получать знания – на самом деле
они идут туда тусить!
Домашнее обучение может быть самым замечательным, потому что один ученик и один учитель – это идеальный вариант для образования. Но если выкинуть из этого всего общение сверстников… Ведь школа – это общество в миниатюре, со своими законами. А это общество убираем из жизни ребенка. С начальной школой все проще. Да, посадите ребенка маленького, и возможно, он будет сидеть и выполнять то, чего хотят родители. Но наступит такой момент, когда ребенок скажет: “Мне этого мало, я жизни не знаю, я не понимаю, что происходит в обществе”. Потому что там они проходят свои университеты, когда они общаются друг с другом.
Во время карантина их лишили именно этого…
Именно этого, и поэтому начались психологические проблемы у детей. Это не могло не повлечь за собой такие неприятности, как срывы. Когда мы не удовлетворяем запросам ребенка в общении, мы лишаемся самого ребенка. Я нескольких детей отправила к психологу за это время, потому что не каждая психика может выдержать этот карантин. Это не физический карантин – это духовный карантин, это когда душа ребенка не получает возможностей для самовыражения. Дома он другой – дома он знает, чего вы от него хотите. А здесь, когда на него никто не смотрит, он такой, какой он есть. И нельзя его лишить вот этого самовыражения.
Насколько хорошо русская школа готовит ребенка ко взрослой жизни в Литве?
А нет разницы. У меня трое сыновей. Старшим по 36 лет, они близнецы. Данечке – он самый младший – будет 21. Все мои дети здесь, в Литве. Они прекрасно, в отличие от меня, владеют языком…
Они учились в русской школе?
Да, они учились в моей школе. Так вот, они, окончив русскую школу, прекрасно адаптировались в литовском обществе. Потому что если у человека есть желание здесь оставаться и жить, то ему ничего не может помешать. Почему нужны национальные школы? Ребенок должен понимать что-то из истории, он должен приучаться к традициям – школа ведь это все тоже дает, не только семья… Он должен понять, как прекрасен его родной язык.
Я знаю, что когда вы участвовали недавно в конкурсе “Клайпедчанка года”, то вы получили много комментариев, возможно которые Вам не следовало читать, пч это были оскорбительные комментарии, из-за Вашей национальности, из-за Вашего родного языка. Ну вот русская школа, это скорее такое безопасное пространство, safe space для учеников, для учителей…
Да.
Как дом… или все-таки не побоюсь этого слова, гетто?
Ни-ког-да школа не может быть гетто. Это всего-навсего желание родителей обучать ребенка на своем родном языке – больше ничего. И он получает все в той же мере, что и литовские дети. Теперь что касается комментариев: дураки есть везде, сволочь есть в любой национальности. Это очень обидно, но это не является тем, на что вообще надо обращать внимание. Мне просто было ужасно больно, потому что страдала моя семья. В частности, когда мой муж первый прочитал эти комментарии, у него поднялось давление, хотя он этим не страдает.
Надо к этому относиться, как к урокам, тем более, это моя вина, а может и не вина… когда бог раздавал таланты и дарования людям, которые приходят на свет, он мне забыл подарить два точно. Языки – никакой способности к языкам при идеальном слухе нет. Никакой, ни один, я свой родной не знаю. Я родилась в русскоязычной семье, еврейский язык был запрещен, ни идиш, ни иврит не знаю. Языки он мне не дал, и второе – он мне не дал любви к бумагам, к документам. Это то, что вызывает у меня жуткий стресс. А в учительской профессии без этого вообще никак, особенно сейчас.
Поэтому ничего страшного в этом нет, но урок, чтобы я своим внукам сейчас сказала: ребята, учите язык, язык – это ни в коем случае не помеха, любой язык. Слава богу, мы с мужем дали детям это в полной мере, смогли.
Вы сказали, что бумаги и документация – все это для вас стресс. А на карантине отчетности прибавилось, или все-таки немного облегчилась жизнь?
Чуть-чуть облегчилась, вот правда. Чуть-чуть. Есть бумаги, отчеты, которые нужны, но есть то абсолютно никому не нужная волокита, которая вызывает стресс не только у меня, а, наверное, процентов у 98 учителей. Особенно в классном руководстве, когда ты должна не просто обращать внимание на детей, а заполнять кучу ненужных документов, которые даже читать никто не будет. Вот это жутко. Я очень люблю работать с классом, но я именно поэтому не хочу брать классное руководство. Потому что я знаю, что я закопаюсь.
Но ведь это идет, наверное, с самого верха? Или все-таки администрация тут может что-то сделать и то, что ваше непосредственное начальство – это рыцари гуманной педагогики, играет свою роль?
Еще как! У нас есть принцип в гуманной педагогике, мы его сами выдумали – администрацию надо любить! Я сейчас скажу то, что многим покажется абсурдным, но ее надо любить! Каждый учитель нуждается в том, чтобы его замечали, любили, хвалили. Они такие же наши, ну как же можно их не любить? Ведь им тоже не хватает нашей любви! Только воз их на самом деле гораздо больше, чем наш, учительский. Вы не представляете, сколько у них этих бумаг. Нам еще облегчают, они где-то там снимают, что можно. Вообще, я хочу сказать что в пандемию очень многое зависело от администрации школы.
Так вот, надо отдать должное, наши директор и завуч сделали буквально невозможное, чтобы облегчить нам этот путь и ни разу ни одного оскорбительного слова никому не сказали. Я считаю, что такой администрацией можно гордиться. Вот мы гордимся, любим и гордимся, как бы это ни парадоксально звучало.
Весь процесс обучения зависел от того конкретно, как поступает администрация.
У учителей всегда много работы, и в обычное время, и в условиях карантина. Но до пандемии Вы успевали играть и ставить пьесы в любительском театре “Перемена”. А в чем вы находили отдушину во время карантина?
У меня два театра, в которых я играю, но я не ставлю пьесы, я их пишу. Мы недавно, три года назад, открыли Еврейский театр, единственный в Литве еврейский театр. Любительский, конечно, но мы очень хорошо себя зарекомендовали, и мы ставим сейчас третью мою пьесу там.
Сейчас?
Да, сейчас. А в “Перемене” мы ставим 13-ю, и 14-ю пьесы одновременно. Я хочу сказать, что в карантин я писала. У меня была такая возможность – вот это те возможности, о которых Вы говорили в начале. Мне карантин дал возможность сосредоточиться и писать, и я закончила четыре книги, четыре. И сейчас у меня большая радость – их начинают издавать. Я не могла их закончить пять лет, а тут вот получилось.
И все-таки на своей личной страничке в Фейсбуке вы написали, что никогда в жизни не было такой радости по поводу окончания учебного года, за 35 лет впервые.
Да-да-да. Истощена морально и физически. Думаю, все учителя под моими словами подпишутся, потому что это было просто физическое и моральное уничтожение учительства как такового. Вся проблема в том, что существуют возрастные рамки. Раньше люди – это то позитивное, что было при том строе – в 55 лет уходили на пенсию. Для учителей этот возраст надо бы сохранить, потому что мы выгораем.
Средний возраст учителей в Литве около 60 лет, молодые не идут, школа для них не привлекательна, к огромному сожалению. Истощиться морально
и выгореть нам помог этот карантин.
Я вам расскажу свой день. Утром я встаю, мне надо дать уроки. Я сажусь к компьютеру. Хорошо, если у меня, допустим, три урока в день. Сейчас меня, наверное, будут уничтожать те, кто будут слышать этот мой монолог, но я хочу сказать, что я только в конце стала проводить уроки оффлайн, потому что я не понимаю, что это такое, я категорически против уроков оффлайн.
Онлайн?
Оффлайн. Есть такие уроки, когда учитель пишет, что ребенку нужно что-то сделать, и он должен выслать это. Учитель потом должен все это проверять. С математикой так нельзя: дети, я вам объяснила, решайте. Чего они там нарешают?
И потом, проведя уроки, я должна проверять – допустим, у меня самостоятельная работа. Это был самый большой ужас, потому что непродуманные системы проверки онлайн. Математика – это такой предмет, где я должна взять в руки ручку и написать. Тогда мои дети придумали мне такой вариант потрясающий: практически в самом начале второго карантина они мне подарили графический планшет. Это штука, без которой я бы, наверное, умерла просто возле этого компьютера…
Что мне надо сделать для того, чтобы проверить одну работу: я копирую фотографию в Paint – есть такая программка, они есть во всех компьютерах, рисовательная такая, – я беру планшет, беру ручку, исправляю, как в тетради, все ошибки, пишу красным, зеленым, черчу, чирикаю, потом я вырезаю, отправляю ребенку обратно. Ребенок, как правило, за урок или за контрольную, за самостоятельную работу присылает три-четыре фотографии. А детей в классе 30. Чтобы проверить один класс, у всех учителей, с кем я ни говорила, уходило по три с половиной часа. На один класс.
А до карантина сколько уходило?
Минут 40. Берешь листок, ручку – тебе не надо ни вырезать, ни копировать, ни нажимать, ни отсылать. Это же куча безумной какой-то работы, которую нужно проделать с одной фотографией. А если у меня три класса? Вот у меня два седьмых – они пишут контрольные в один день, потому что они же общаются между собой, я же не могу ее дать на следующий день. Так это получается 60 работ, которые я должна проверить. Семь часов… И мы сидели, все учителя, до часу, до двух ночи, когда надо было проверять. Я уже не говорю про домашние работы. Я просто пошла другим путем – я с домашними не связывалась вообще, мы их не задавали. Оказывается, так можно! Ну я еще не знаю какой там уровень окажется, когда ученики вернутся в школу, и мы проверим, чему они научились (смеется. – ДК).
Это я про проверку рассказала, а вот теперь про подготовку. Я сумасшедше люблю презентации, и тут я поняла, что для онлайн-обучения они не подходят. Одно дело, когда ты стоишь у доски и показываешь презентацию, когда они меня видят. А здесь нет надо разъяснить каждый шаг, и я начала переделывать эти презентации, чтобы хоть как-то они могли понять.
Детям, которые хорошо учатся – им не важно, ты за стеклом, за экраном, или ты в классе. А для детей, которые слабее – это проблема. Есть дети, которые потерялись. Не в прямом смысле, да и в прямом. Выцепить их было очень трудно…
А с чем это связано?
Их никто не мог заставить. Это ж не на уроке, когда я могу подойти, погладить по голове, обнять. Они вне зоны моей досягаемости, а родителей дома нет. Какая должна быть воля у ребенка, чтобы он сел и сам захотел учиться – это же единицы, понимаете? Когда тебя никто не заставляет, и ты понимаешь, что у тебя есть альтернатива, заставить себя трудно и практически невозможно. Что мы найдем в сентябре, я не знаю. Потому что все оценки очень субъективные и очень относительные.
Если у вас есть свои истории о том, как проходила учеба в этом году, если вы родители или учителя и вам есть что рассказать, пожалуйста, пишите комментарии, пишите сообщения и не переключайтесь! Мы будем встречаться со следующими нашими героями и продолжим этот разговор.
Проект финансировался из средств Департамента по делам национальных меньшинств при Правительстве Литовской Республики.
[…] нашего прошлого выпуска, учительница Майя Леонидовна из Клайпеды, отметила, […]