Пока Бах темперировал клавир и создавал сложнейшие полифонические произведения, в Москве только-только пришли к выводу, что ноты – это не бесовщина, а полезный инструмент, который, как оказалось, не поддается импортозамещению.
Русская история циклична: то репрессии, то оттепель. Во время оттепели Россия поворачивается лицом к Европе, начинает учиться у нее и копировать достижения западной цивилизации. Но, к сожалению, рано или поздно страна вновь замыкается, встает на путь изоляции и заявляет, что Запад недостаточно духовен. В эти темные времена тяжело приходится и тем, кто оказался внутри страны, и ее соседям. Сегодня мы поговорим о мифе великой русской музыкальной культуры и роли Московской консерватории как главном „сакральном” музыкальном центре Советского Союза. Нашими героями станут два совершенно разных человека: литовский музыкант-органист, сохраняющий традиции европейской сакральной музыки, и бывший ленинградский хиппи, для которого поездки автостопом в Вильнюс стали настоящим глотком свободы и способом приобщения к европейской культуре.
Как литовцы сакральную музыку от коммунистов спасали
Наш первый герой – Томас Бакучионис, органист, исполнитель, педагог и музыкальный критик.
– Томас, в советское время одну музыку запрещали, поскольку она казалась слишком сакральной и пропагандирующей религию, а другую – наоборот, как недостаточно духовную, пропагандирующую разврат. Запрещали петь колядки, играть на органе, танцевать буги-вуги и твист, слушать „Битлз”, рок или джаз (а то вдруг кто-то завтра родину продаст). В атмосфере тотального контроля, когда шаг влево, шаг вправо – и если не расстрел, то хотя бы последствия, – как вы заинтересовались сакральной музыкой и выбрали такой сложный и антисоветский инструмент?
– Когда я поступил в Госконсерваторию (ныне – Литовская академия музыки и театра), был 1983 год. Очень скоро началась Перестройка. Времена менялись, и начиная с 1988 года отношение советской власти к церкви смягчилось. В 1989 году, если я не ошибаюсь, было принято решение вернуть кафедральный собор верующим.
Ветер перемен?
Время перемен уже шло, хотя власть ещё советская была. После войны кафедральный собор был закрыт, тамошний орган практически уничтожен, и только в 1969 году в здании возобновилась культурная деятельность (но не религиозная!). Там была открыта картинная галерея Вильнюса и построен практически новый орган немецкой фирмы Alexander Schuke из Потсдама. Не могу не упомянуть своего учителя, профессора Леопольдаса Дигриса. Только благодаря его дипломатичности, хитрости и настойчивости… сами подумайте: 1969 год, самый-самый застой, брежневская эра, и вдруг для бывшего кафедрального собора получить из Москвы деньги на новый орган – ну это вообще какой-то космос, немыслимо, правда? Эти средства были получены с целью проводить культурные мероприятия. Практически 20 лет там проходили органные концерты, которые собирали толпы людей. И что очень важно, хотя это были светские концерты, но… вот, например, тетрадь Иоганна Себастиана Баха, его хоральные прелюдии, тогда так называли эти произведения, хотя по сути они являются хоралами, переработками церковных песнопений из сборника Мартина Лютера. В то время надо было хитрить, чтобы не попасть под кулак КГБ, и в концертных программах эти произведения Баха наименовали “до мажор”, скажем, нейтральными названиями. Была тихая резистенция.
Советские спецслужбы очень строго присматривали за тем, что делалось в костёлах, но все-таки многие церковные общины сумели сохранить некоторую независимость, внутреннюю духовную свободу. С другой стороны, были трудности с тем, чтобы в костелах во время службы всё-таки звучала профессиональная музыка, музыка более высокого художественного уровня. Это, наверное, оказало негативные последствия на будущие десятилетия, так как официально профессиональные композиторы не очень-то могли участвовать в церковной жизни, в жизни церковной музыки.
Я недавно была на концерте в честь девяностолетия Леопольдаса Дигриса. После этого я заинтересовалась его биографией, и меня удивил такой момент. Когда читаешь краткие биографические справки – например, на странице музыкального Союза или Википедии, – там указано, что он учился органу у Гедике и Ройзмана в Московской консерватории. И может сложиться такое впечатление, что он наследовал русскую школу. Но в интервью самого Дигриса я с удивлением обнаружила, что он возражал на это, и говорил, что всё, чему он научился в Москве… не то чтобы ему пришлось переучиваться, но когда он побывал в странах бывшего соцлагеря…
В Чехии, в Праге…
…то он увидел, что там играют по-другому. Как это получилось? Это такая оторванность от традиции, получается, была в Советском Союзе?
В тогдашнем Советском Союзе после войны оставалась Московская консерватория, она никуда не испарилась. Там в конце XIX века был построен хороший орган – по-моему, знаменитой тогда французской фирмы Кавайе-Колль. Он по сей день, по-моему, стоит в Большом зале Московской консерватории. Так как в Большом зале стоял орган, естественно, была потребность в органистах. Но в Русской православной церкви, как известно, орган на литургии не употребляется. В Советском Союзе орган существовал как концертный инструмент.
Это было получается, по остаточному принципу у пианистов?
Да, примерно так. Я не смогу точно сказать насчёт Гедике, бывшего преподавателя Дигриса, где он учился игре на органе. Но, конечно, советская органная школа, если так ее можно назвать, базировалась на неких стереотипах эстетики конца XIX века – романтизма, позднего романтизма…
А тот же Бах – это барокко.
Да. Восточно-европейская органная школа, те самые чехи, всё-таки были ближе к барочной органной музыке, которая, как-никак, базировалась на церковных органистах. Видимо, в этом была некая стилистическая разница. Думаю, Дигрис –он и сейчас таким остался, на склоне лет, – просто очень любопытный человек. Он рассказывал, что использовал любую возможность, когда только приезжали органисты из тогдашней социалистической Германии, ГДР, из Чехословакии: с пристальным вниманием слушал их концерты, записывал какие-то замечания, беседовал с этими органистами, задавал вопросы касательно интерпретации. Потом, на него как на органиста-исполнителя большое влияние оказала стажировка у знаменитого чешского органиста где-то в конце 1960-х годов – по-моему, у Иржи Рейнберга. Также он у других органистов изучал это искусство.
Получается, он смог привязаться не с искусственной московской традиции, а вернуться к европейской?
Можно сказать так. Его заслуги трудно переоценить.
Несмотря на все попытки слушать “западные голоса”, добывать какие-то нотные записи, пластинки – тем не менее, в советское время культура была в изоляции. Железный занавес, особенно в отсутствие интернета, работал хорошо. Я слышала от пианистов, что даже советские интерпретации Баха – например, фортепианные – отличаются от западных, некорректно звучат. Объясните, пожалуйста, как для профанов: казалось бы, если человек знает нотную грамоту, он может прочитать ноты и исполнить музыку. Как же так получается какой-то советский Бах в результате?
Постараюсь коротко. Во-первых, в разные эпохи разные элементы интерпретации играли разную роль, поскольку во времена Баха и инструменты другие были, они имели другие качества – теперешнего фортепиано тогда не было. У клавесинов были другие другие динамические возможности, крещендо и диминуэндо, как и на органе, были просто невозможны. Духовые, струнные инструменты тоже немного отличались от настоящих. Возрождение исторически обоснованной интерпретации на Западе началось сильно позже Второй мировой войны, где-то в начале 60-х годов.
Более аутентичное звучание?
Да, и не только динамика, но и артикуляция. Скажем, пианисты склонны играть Баха в быстром темпе, который не был присущ инструментам баховского времени, и в такой артикуляции, как так называемое легато.
А в тяга к быстрому темпу нет чего-то азиатского? Слава русской фортепианной школы связана как раз с таким азиатским упорством, которое сейчас демонстрируют скорее не российские музыканты, а музыканты в Азии благодаря феноменальному трудолюбию, усидчивости?
Музыкантам из восточных стран это присуще, но не думаю, что это связано с азиатской культурой. Скорее всего, это традиция так называемых виртуозов XIX века…
…чем быстрее, тем лучше?
Конечно, этой виртуозности мы можем найти много и в произведениях высокого художественного уровня, у таких композиторов, как Ференц Лист. Эти виртуозные школы имели влияние на формирование русской и советской фортепианной школы. Конечно, в ХХ веке в Москве и в Петербурге уже сформировалась абсолютно самостоятельная фортепианная школа. Что касается интерпретации Баха, то не только советские пианисты, но и многие западные в середине XX века немного по-другому интерпретировали Баха и других композиторов эпохи барокко – в более романтическом ключе. Элементы, о которых я упомянул, базовые, но в интерпретации музыки этих элементов очень много.
Томас, расскажите как постсоветская Литва возвращалась на европейские рельсы после всего, что было в советское время? Упал железный занавес, появилась возможность по обмену – например, вы поехали заканчивать своё образование не в Москву, а совершенно в другую сторону, в Штутгарт.
Именно так, когда упал железный занавес, очень многие органисты из моих бывших сокурсников, мои младшие коллеги учились и во Франции, и в Германии, в Голландии, в Австрии. Наверное, можно назвать 10 или 15 европейских городов. Они изучали органное искусство как концертный инструмент, и многие также изучали отдельно церковную музыку как органисты. Тут можно было бы назвать целую плеяду органистов, клавесинистов, хоровых дирижёров этого нового поколения, уже младше меня, которые просто как губка впитывали в себя все эти традиции западные, интерпретации. И да, перемены действительно были большие, но как всегда, есть трудности.
К концу советского времени мало осталось органов?
Очень мало. Хороший орган был в кафедральном соборе в Вильнюсе. В филармонии тоже – кстати, того самого предприятия Шуке, но там редко бывали органные концерты, так как акустика не совсем та. Очень хороший орган – как говорится, слава Богу – сохранился в полном здравии в каунасском кафедральном соборе, это орган романтического стиля конца XIX века, литовского органостроителя Юозаса Радалиса. На нём играл, можно сказать, патриарх нашего органного искусства Юоозас Науялис, который был первым, наверное, профессиональным литовским композитором, музыкантом, органистом. Он, по-моему, ещё до Первой мировой войны в Каунасе открыл курсы церковных органистов. Потом, в связи с войнами, советской оккупацией, эта традиция прервалась, и была возрождена в советское время уже как школа концертных органистов. Так что было несколько инструментов, а другие были либо совсем разрушены, либо в плохом состоянии. В последние 20 лет во многих церквях появились достаточно профессиональные инструменты, отреставрировали немало органов межвоенного времени и органов XIX, ХVIII столетия. Надеюсь, в скором времени завершатся реставрационные работы, и мы услышим орган в костёле Святого духа (или Доминиканском) в Старом городе Вильнюса. Это, наверное, один из самых важных органов Литвы, оригинальный инструмент конца XIX века знаменитого органостроителя из Восточной Пруссии Адама Готлоба Каспарини. Так что за последние 20 лет ситуация изменилась в лучшую сторону.
“Мы не советские хиппи, мы были антисоветскими хиппи!”
Роман Яшунский – профессиональный переводчик с древнегреческого и новогреческого языков, специализируется на средневековых византийских текстах. Когда-то он был известен среди советских ленинградских хиппи как Рома Глюк. Добрый день, Роман! Со времен “Живого журнала” мне запомнились Ваши мемуары о том, как Вы бегали с советскими хиппи от ментов, как рисовали пацифик на стенах, как аськали и как летом ездили автостопом в Литву и Грузию. Вот об этих путешествиях в Литву хотелось бы немного с Вами поговорить сегодня.
Мне очень не нравится словосочетание “советский хиппи”, потому что все мы в то время считали себя антисоветскими. Я, например, стал считать себя антисоветским даже намного раньше, чем стал хиппи, с какого-то дошкольного прямо-таки возраста. Что касается моих путешествий в Литву, они тоже начались не в юношеский, хиповский период путешествий автостопом. Дело в том, что с 3 до 13 лет я каждое лето три месяца проводил в Литве на хуторе, где мои бабушка с дедушкой снимали дом. У нас была машина, и меня отправляли с дедом и бабушкой в Литву на лето. Поэтому да, Литва в моём формировании сыграла определенную роль.
Помню из мемуаров, что на хуторе Вы пытались подслушивать, как дедушка – с одной стороны, встроенный в систему, но с другой, видимо, имевший какие-то свои собственные предпочтения, которые скрывал, – на даче слушал “вражеские голоса”.
Да нет, я не подслушивал, от меня этого не скрывали, они при мне это слушали. Дело в том, что в Питере (в Ленинграде тогда) глушилки очень сильно работали, было очень сложно поймать “вражеские голоса”. Глушили по всему Советскому Союзу, но на хуторе под Игналиной эти глушилки хуже доставали, и можно было слушать. Все каникулы проходили под ежевечерние передачи “Голоса Америки”, BBC, “Дойче велле”. А сам я ловил польскую передачу, там музыку западную тоже крутили.
Хиппи ведь были вне политического диссидентства, это больше связано с музыкальной культурой?
Это была форма, так сказать, эскапизма, реакция на общество тотальной лжи, каким я чувствовал советское общество. Мы, конечно, не видели тогда каких-то форм политического протеста, деятельного протеста, но не хотелось иметь ничего общего с “совком”, как мы его называли – с идеологией, с советской системой. Хиппи – это был побег из этого общества, попытка найти для себя другое общество .
Это проявлялось и во внешнем виде, вы начали отращивать волосы тогда?
Да-да-да, я с тех пор и не стригу волосы.
А какую музыку вы слушали, и насколько сложно её было достать? Что предлагало советское радио, советская филармония, советская дискотека, а что хотели слушать Вы?
Ну филармония везде предлагала классическую музыку, и советская не была исключением. Родители иногда водили меня в филармонию, но не сказать, чтобы моя душа сама туда влеклась.
То есть в классику не удалось уйти, в такой исторический эскапизм, какую-то свою башню из слоновой кости при помощи той же классической музыки построить?
Вкус к классической музыке у меня появился уже во взрослом возрасте. В детстве тем, кто меня воспитывал, не удалось мне его привить. Хотелось слушать, конечно, западную музыку. Я говорил, что я летом польское радио слушал, которое тоже в Литве ловилось, и там была рок-музыка, “Битлз”.
Расскажите, как Вы впервые приехали в Литву уже самостоятельно, автостопом.
Это был 1985 год, тогда я только пришёл в хипповское движение, это первое лето было. А летом все хиппи ездят автостопом.
Это уже после школы?
Да, школу я окончил в 1983 году. Я 1966 года рождения, и в 1985 мне было 19 лет. Мы поехали на Гаую – это в Латвии такое место по берегам одноимённой речки, там был летний хипповский лагерь…
Неофициальный, разумеется?
Естественно, неофициальный. Его иногда даже милиция разгоняла. В тот год я там провёл дней десять. Апогеем этого лагеря всегда был день Ивана Купалы.
В Латвии он называется Лиго, в Литве Йонинес.
Да, летнее солнцестояние. К этому дню там собирались со всего Советского Союза. Много ребят из Западной Украины приезжало, в частности, из Львова. Они приезжали на мотоциклах – “мотохиппи” они себя называли. Их было несколько человек. Это было такое исключительное явление среди хиппи, потому что обычно хиппи были бедные ребята, и купить мотоцикл – это было что-то невероятное.
Там палаточный лагерь был. Мы прожили там дней 10 или две недели. Дальше кто куда ехал, а мы с ещё какими-то ребятами и девушками поехали в Вильнюс и несколько дней провели там. С местной хип-тусовкой пересекались.
Насколько отличалась от ленинградской атмосфера в Литве, особенно в юношеском, а не детском восприятии? Желание ездить автостопом в союзные республики было связано с тем, что там больше чувствовался воздух свободы, или нет?
Для многих это была эрзац-заграница, но у меня такого ощущения не было, раз в силу особенностей личной биографии я с Литвой связан с детства. Когда мы на хуторе жили, родители вывозили меня и Вильнюс посмотреть, и в Каунас – в музей Чюрлениса, Музей чертей. И вообще, я с детства привык, что бывают люди, которые говорят не только на русском языке. Меня вывозили в Литву, и я понимал, что у них своя культура, свой язык. Был такой случай. К хозяевам, у которых мы снимали хутор, приехал внук. Нам было лет по восемь. Его звали Дарюс. И мы с этим Дарюсом во дворе играли. Он разговаривает по-русски, но неважно ещё: дома говорят по-литовски, а он только начал в школе учить русский. И он обижается на меня, почему я не знаю литовского. “Это же, – говорит, – несправедливо! Почему мы должны учить русский в наших школах, а вы у себя в школах не учите литовский?” Я думал, что, конечно, несправедливо, но нашёлся: “Понимаешь, для полной справедливости нам тогда надо не только литовский учить, а ещё и латышский, эстонский, грузинский, молдавский, и если мы всё это будем учить, то ничего не сможем выучить…
И поэтому в результате решили выучить греческий! Но это было, наверное, сильно позже, а после школы, получается, вы не поступали сразу никуда? И вам грозила армия, а тогда еще продолжалась Афганская война, верно?
Да, верно.
Ну а вы были пацифистом по мировоззрению, или это было больше как часть субкультуры хиппи: длинные волосы, расклешенные брюки и заодно пацифик?
И субкультурное, и мировоззренческое тоже, вряд ли можно одно от другого отделить. Скорее, служить я не хотел ещё до того, как столкнулся с хиппи. Я вообще с реальными, живыми хиппи столкнулся уже после школы, но еще будучи в школе, мы с приятелем рисовали пацифики на стенах, писали “Нет нейтронной бомбе!” Естественно, служить я совершенно не хотел! Мне пришлось симулировать психическое расстройство, порезать себе кожу на руках (как бы имитация суицида). Когда я пришел в военкомат, они увидели у меня шрамы на запястьях, отправили на экспертизу в психиатрическую больницу. А там повезло, там была хорошая врач, молодая, лет 25-26, сразу после института. Она нам сказала: “Мальчики, я считаю, что если кто-то настолько не хочет идти в армию, что решился прийти к нам сюда…
То есть в Кащенко!
…то ему и незачем идти в армию. Поэтому вы можете передо мной не придуриваться, дураков из себя не строить, я вам всем всё равно диагнозы напишу”. И да, написала. В военном билете сделали отметку “ограниченно годен в военное время”. Так я миновал советскую армию.
И поэтому Вы с полным чувством могли петь, как я прочитала в Ваших мемуарах, “я зарою свой пулемет там, где река течет”.
Да, было такое.
Даже зарывать не пришлось! Интерес к хиппи был связан с поиском духовности, с поиском каких-то более глубоких смыслов? Советские власти одинаково боялись всего, что не в ногу, всего, что выделяется, как в сторону чего-то сакрального, так и в сторону того, что им казалось, наоборот, развратным. Запад противоречиво обвиняли и в том, что он несет что-то духовное, и что он несет что-то бездуховное. В общем, все было не так…
В течении хиппи оба этих направления всегда сосуществовали параллельно. Но это как у западных хиппи, так и у российских. Западные хиппи ездили в Индию, в ашрамы в поисках гуру, медитаций, а с другой стороны – sex, drugs, rock’n’roll, классическая триада.
А Вы предпочли православные ашрамы. Я знаю, что вы в позднейших поездках в Литву посещали Духов монастырь, и были удивлены не духовностью, а тем, насколько это богатый монастырь. Там было три-четыре вида холодных закусок, благородная рыба, отличные фрукты, по воскресеньям тортики и шампанское. Вы писали, что прежде такого изобилия и не видывали.
Да, это впечатляло. Я там впервые увидел шакотис. Тортики, о которых я там пишу, это, собственно, шакотис. Этот монастырь был очень богат. В советское время число братии там было ограничено десятком человек. Больше не прописывали, а в советское время, как вы знаете, без прописки нельзя было…
Даже монахам!
Да. Поэтому большинство келий пустовало. Но они получали очень большие пожертвования за счет мощей мучеников. Эмиссары от монастыря ездили по всей Руси великой, собирали денежки вместе с записками. Монастырь жил очень богато, там был штат из девяти наёмных поваров, при десяти-то монахах. Братия ничего не делала по хозяйству: нам стирали нанятые женщины, они убирали пол, мыли, три смены по три повара в каждой чередовались. Всё это было на довольно широкую ногу поставлено. А еще все монахи получали зарплату. Несколько позже, в 1990 году, мне случилось три месяца прожить в братии монастыря, и я со всем этим познакомился еще поближе.
Под одной из фотографий, где запечатлены несколько хиппи на исходе советской эпохи, Вы написали: “я был тогда свободен и счастлив, и жил среди других счастливых и свободных людей. Вообще хорошо быть никем и чтобы звать никак, гораздо лучше, чем человеком-функцией”. Скажите, как удавалось сохранять эту свободу в тоталитарном государстве, и как в целом сложилась судьба ваших знакомых по хипповской тусовке. Можно сказать, что большинство людей так и осталось, пусть не с длинными волосами, но со свободой внутри, с пацифизмом, с жаждой приключений? Или прошла молодость, и люди решили встроиться в систему и стать человеком-функцией?
Я не знаю, свободно ли эти люди сделали, но, к сожалению, в последнее время я вижу, как многие бывшие мои знакомые и отчасти даже друзья встроились в современную идеологическую систему “русского мира” и всего того, что сейчас происходит.
То есть пацифик не помог…
Я недавно видел на “Ютубе” песню, там была такая строчка: “хиппи с цветными гитарами стали шутами старыми”. Об этой трансформации свободолюбивых людей, которые сейчас нашли для себя новый конформизм с существующим положением вещей.
Ну а Ваш внутренний нонконформист, получается, не дал Вам задержаться и в церковных структурах. Вы ведь продолжали свои искания в церкви, в православии, но в результате отошли от религии и, получается, вернулись к себе прежнему, Роману-хиппи? Как вы себя сейчас ощущаете, идентифицируете? Снова слушаете “вражеские голоса”? Нет ли в этом чего-то странного?
Ну да, сейчас “вражеские голоса” называются иноагентами. Нет, для меня это не странно. Честно сказать, я всегда, во все периоды ощущал себя на обочине социальной и политической жизни, и никогда не испытывал очарования существующей властью. И до 2022, и до 2014, и даже до 2008 года. Для меня с самого начала всё это было достаточно очевидно. Когда при падении СССР не произошло люстрации, когда коммунисты и чекисты остались там, где они были, я больше не питал никаких надежд…
Русский царь Алексей Михайлович во внешней политике отличился сожжением Вильнюса, а во внутренней – приказом гнать скоморохов, отбирать, ломать и жечь их инструменты, все эти нехитрые гусли и балалайки. И всё-таки Романовы понимали культурную отсталость Москвы, потому из-за близкой и постоянно двигающейся границы, из Вильнюса и из Киева выписывали себе исполнителей и теоретиков, чтобы научиться европейской музыке. Например, киевлянина Николая Дилецкого, получившего образование на факультете свободных искусств Виленского университета.
Сейчас, экспортируя по всему миру музыку шляхтича Чайковского как российское достижение, прокремлевская пропаганда предпочитает забывать, что именно Европа научила Россию нотной грамоте и сделала возможным само появление “Лебединого озера”. Надеюсь, скоро это великое произведение снова покажут по российскому телевидению.
