Молодой учитель рассказал InBaltic о том, какие этапы прошли учителя и ученики во время карантина, можно ли добиться успеха вопреки домочадцам и собственной лени, каково вести онлайн-уроки перед аватарками с героями мультфильмов и любопытными родителями за кадром, как вырваться из гетто, нужна ли пропаганда на уроках истории Литвы и какими могут стать русские школы будущего.
25-летний парень в рваных джинсах и с малахитовым амулетом на груди – так выглядит учитель истории вильнюсской школы “Ateities” (“Будущее”). Мы встретились с Даниэлем Тучковским после 7 месяцев карантина, когда его ученики ушли на каникулы, так и не вернувшись за парты с дистанционного обучения.
– Как давно ты сам окончил школу?
– Я окончил школу в 2014 году, то есть совсем недавно, сравнительно.
– Ты ожидал, что туда вернешься?
– Наверное… нет. Теоретически был вариант там работать, но это был, скажем так, план “С”. Поэтому я удивился, когда в итоге там оказался.
– Сейчас дети соблюдают какую-то дистанцию? Не только социальную (мы и сами записываем интервью, сидя на расстоянии двух метров друг от друга, в масках. – Прим. авт.), но в плане субординации?
– Я молодой учитель, мы с ними разговариваем очень часто более неформально, на их сленге, вместе проводим время – не только на уроках в школе, но и после можем встретиться. Допустим, поиграть вместе в какие-то игры…
– Это компьютерные игры?
– Да-да, компьютерные игры.
– Я знаю, что ты геймер!
– Иногда, конечно, можно поиграть. Поэтому мы с ними, бывает, переходим… но они знают, чувствуют границы. Если мы в неформальной обстановке, они разговаривают со мной соответствующе. Если мы в школе, то они чувствуют и уважение всегда проявляют. Никто никогда меня на “ты” не назовет, даже десятиклассник, хотя, казалось бы, не очень большая разница в возрасте. То есть с этим все в порядке.
– А как вообще к тебе обращаются ученики? Ведь не по отчеству, несмотря на то, что это русская школа?
– Наверное, большинство учителей они называют по отчеству – русскоязычных учителей так точно. Но я попросил, чтобы меня называли только по имени, потому что, во-первых, у меня тяжелое отчество – я Збигневич, и дети когда слышат это, они не с первого раза могут выговорить. И я подумал: пускай просто по имени называют. Или просто: учитель. Мне нравится слышать статус этот – учитель. Но чаще всего по имени. Это моя инициатива.
– Ты и сам учился в русской школе?
– Да, я учился в русско-польской школе, в русском классе. Лаздинайскую школу окончил.
– Но сейчас ведешь свой предмет на литовском?
– Нет, я веду на русском. На самом деле, очень много литовского языка на моих уроках, так как я стараюсь использовать по-максимуму источники и учебники на литовском языке – детям все равно в итоге надо готовиться к экзаменам, и надо, чтобы они заранее привыкали к понятиям, которые отличаются от русского языка. Это как дополнительное обучение, вынужденная мера. Но пока что не очень получается.
На самом деле, проблемы с литовским языком очень часто встречаются, и приходится большую часть урока вести на русском языке. И с русскими учебниками – которые, конечно же, очень старые и проверку временем не прошли.
– Игры, в которые ты играешь, бывают в жанре зомби-апокалипсиса. Вирус дает старт веселой – или, может быть, не очень веселой – игре, где приходится убегать от зомби, каким-то образом спасаться, чтобы не заразиться… Ты был готов к пандемии?
– Я был готов к ней в том случае, если она продлится месяц-другой. То, что она затянулась так надолго – это было тяжело морально. С технической точки зрения для меня проблем никаких не было, даже большое удовольствие – я еще сам учился в университете, и когда мы перешли на дистанционное, это для меня был праздник, так как мне не нужно было сидеть на лекциях и слушать какие-то неинтересные лекции, я всегда мог на фоне себе включить какой-нибудь сериальчик или еще что-нибудь. Это было очень удобно. И уроки точно так же было вести намного удобнее – не нужно было ездить далеко в школу. Но это на короткой дистанции. Когда это все затянулось, было уже не так приятно.
– А дети тоже включают какой-нибудь сериальчик на твоих уроках?
– Я думаю, да. Я бы на их месте точно так делал бы (смеется)
– Как учителю можно это проконтролировать?
– Очень тяжело это проконтролировать. Слишком много поблажек делается в этом плане, так как это такая экстраординарная ситуация. Учителя просят включить камеру, чтобы видеть ученика, видеть, что он делает. Но большое количество учеников этого не делает. Сначала они находили причины, почему они не могут этого делать. Предположим, семья живет в однокомнатной квартире, а детей там может быть и пять, и шесть – и они стесняются. Опять же, если у них там не убрано или еще что-то – причем, эти обстоятельства не всегда зависят от них. Поэтому они, по многим причинам, изначально просто не могли включать камеру. А потом уже не хотели включать. Я из принципа сначала заставлял включать.
Просто требовал, чтобы были камеры, потому что как минимум это неприятно – когда ведешь урок и видишь перед собой просто черный экран, разговариваешь с аватарками.
Причем, аватарки там не их фотографии, а какие-нибудь персонажи из мультиков или из игр – и ты как будто им ведешь урок. Я требовал, но получил замечание от начальства, так как не все могут включать камеру и не все хотят, на некоторых это психологически давит. Мне рассказывали довольно интересные истории. Как проверить, действительно ли наизусть выучил ученик, или он просто читает?
– С закрытыми глазами!
– Действительно, так и было. Некоторые учителя просили с закрытыми глазами рассказывать. У некоторых ученик должен был смотреть прямо в объектив камеры…
– “В глаза мне смотри, в глаза!”
– Да-да-да. Некоторые просили направлять камеры не на человека, а вниз, на тетрадь – чтобы было видно, что он записывает. То есть пытались самыми разными способами проконтролировать, но это единичные случаи.
– Даниэль, ты ведешь историю, начиная с пятого класса – то есть и у детей, которые приходят из младшей школы. Младшие ученики столкнулись с какими-то специфическими сложностями во время пандемии? Например, с компьютерами, ведь информатики у них не было.
– Проблем было не так много, как могло быть лет десять назад, потому что сейчас практически у каждого есть компьютер. Они играют очень много, проводят большое количество времени за компьютером, и разбираются в компьютерах лучше, чем некоторые учителя. Но есть социально тяжелые семьи, у которых нет в финансовом плане возможности обеспечить детей не только техникой, но и местом для учебы.
Некоторым приходилось на кухне закрываться и чуть ли не в туалетах, потому что если в семье больше двух детей, их тяжело развести по разным углам – у всех уроки в одно время.
Школа предоставляла всем желающим, кому нужно было, и планшеты, и компьютеры. Под конец разрешили даже в школу приезжать нескольким ученикам – там рядом находились учителя, которые могли помочь, если особенно тяжело.
– Пандемия обострила как-то социальное расслоение? Как говорится, “богатые богатеют, бедные беднеют”?
– С точки зрения ума это так и есть. Те, кто хорошо учился, были отличниками, стали учиться еще лучше, так как на дистанционке им никто не мешает. Они одни дома, могут полностью погрузиться в изучение материала, у них появляется время изучать дополнительные материалы. Они самостоятельные. А те, кто учился не очень хорошо, стали учиться еще хуже. Потому что когда над душой не стоит учитель и не проверяет, как он выполняет задания, не показывает ему пальцем, где конкретная строчка, что нужно прочитать или посмотреть, то такой ученик сам этого не сделает. В этом плане усугубилось разделение.
– То есть это было разделение не по социальному положению семьи? Не важно, у кого есть собственная комната со своим собственным компьютером, со звукоизоляцией…
– Насколько удобно ученику учиться, это важно. Но не думаю, что это в большой мере влияло. Есть отличники, у которых большая семья. Когда они хотят ответить и включают микрофон, я слышу, как еще несколько детей на фоне что-то отвечают. Я говорю: ничего страшного, потерпим, как-нибудь отчитайся. Или человек подготовил презентацию, а у него слабый компьютер, он зависает, у него проблемы с интернетом. Некоторые учителя не успели адаптироваться, не все это понимали. Ко мне, как к классному руководителю, постоянно приходят дети, жалуются, что им несправедливо ставят двойки. И я понимаю, почему это происходит. Учитель привык, что если он задает вопрос, он должен на него практически сразу получить ответ.
Когда же это происходит дистанционно, ребенку нужно включить микрофон, нужно взять мышку. Может, он лежит – тогда надо сначала сесть за стол, чтобы нажать на кнопку микрофона и начать говорить. А учителя не привыкли ждать. Они ставят двойки, не дождавшись.
Часто бывают проблемы с интернетом – некоторые учителя это списывают на незнание и ставят двойки. Потом приходится объяснять им, что просто у ученика были проблемы:”Дайте ребенку шанс отчитаться, он все знает”. А какие факторы больше повлияли, увидим в следующем учебном году, когда вернутся дети.
– У меня ребенок отучился в первом классе в этом пандемийном году и, получается, большую часть времени провел дома. Еще до перехода на дистанционное обучение кто-то заразился, и класс отправили на самоизоляцию. Это был самый конец осени – мы еще не знали, что зима будет снежной и долгой. И вот, когда ребенку нельзя выходить из квартиры – мы подписали все эти бумаги, что он изолирован, – как раз в эти дни выпадает первый снег. Для семилетнего мальчика это событие. Он смотрит в окно, он хочет слепить снеговика, а я не могу его выпустить. И тут наша классная руководительница пишет в общем чате: мол, давайте порадуемся первому снегу. И прикрепляет фотографию его одноклассников, которые живут в особняке. У них есть свой частный двор за забором, куда они могут выходить даже во время самоизоляции. И они там уже слепили десяток снеговичков. Я не стала показывать эти фотографии ребенку, потому что мы изолировались в квартире, они изолировались в особняке. В этот момент я поняла, что есть, конечно разница, где изолироваться. Дети сильно страдали, находясь дома? Ведь с другой стороны, сбылась мечта – уроки отменяются, школа закрыта.
– Я помню очень хорошо этот день, когда объявили карантин. У нас еще должны были идти уроки, и тут начали шептаться, что сейчас объявят карантин. Непонятно, откуда эти слухи – еще нигде не было об этом сказано официально. Урок идет, но никому это не интересно. Ученики сидят и обновляют новости в телефоне, чтобы быстрее узнать, объявят карантин или нет.
И тут объявляют карантин. По всей школе начинаются крики “ура-а-а”. Дети выскакивают из классов, начинают танцевать, включают музыку. Некоторые даже снимают майки и начинают крутить их. Я говорю: “Ну подождите, подождите, вы сейчас радуетесь, но очень скоро закончится эта радость”.
Первые месяцы ученикам было интересно. Учителя помоложе были замотивированы. Для тех, кто постарше, это была трагедия. Но как-то втянулись. Первые три-четыре месяца, первый триместр – это было довольно-таки интересно и здорово. А потом начался кошмар. Дети поняли, что им это совершенно не нравится – сидеть дома. И изначально еще, когда учителя не знали, в каком формате это должно быть, мы перегибали с домашними работами. Думали, что у них сейчас больше возможностей для обучения, поэтому просто заваливали домашкой, и я в том числе. И получалось, что дети с утра до самого вечера сидели дома в уроках. То есть дистанционное обучение изначально было намного, намного тяжелее.
Когда нас на короткое время выпустили, мы поняли, что ученики уже не знают, как вести себя на уроках.
Мы потеряли целую неделю, вспоминая, как нужно учиться в школе. И потом снова объявляют карантин. Это была разница, как между Первой мировой и Второй мировой. На Первую мировую шли радостно: наконец-то, столько лет войны не было, ура, повоюем и быстренько вернемся героями. А когда началась вторая, уже никто не хотел воевать. И вот здесь точно так же. На первый карантин шли радостно, танцевали и пели, а когда объявили вторую волну коронавируса – уже все, была тишина.
Родителям это особенно тяжело было, огромная ноша. Если ребенок до 12 лет, родитель должен находиться рядом, и это значит, что он не работает. И детям это было морально тяжело. Даже у отличников мотивация пропадала учиться. Пару дней назад мы на экскурсию ездили, и я видел, что они соскучились по учителям и по одноклассникам. Видны были в их глазах усталость и желание с этим закончить. И у учителей то же самое. У меня очень много моих друзей-одногодок, которые учителя. Они мне уже пишут: “Я уже не могу…”; “я уже на последнем…”; “я уже ничего не хочу”.
По рассказам моего друга можно отследить, как учителя уставали от работы. Друг рассказывает: первая волна, я проснусь за час до урока, схожу в душ, выпью кофе, оденусь, красиво причешусь, сяду за рабочий стол, включу камеру, подготовлю презентацию, какие-то задания. Интересно было экспериментировать: самые разные программки можно давать, устраивать контрольные в каком-то другом формате. Наступила вторая треть пандемии, и друг решил, что, вообще-то, штаны не нужны на уроке. Какая разница? Камера сверху снимает – я майку на себя накинул, и всё. Просыпаюсь уже где-то минут за тридцать-двадцать до урока. Третья часть пандемии. Он решает, что на самом деле и камеру уже не нужно включать – дети ж не включают, так и я могу не включать. Поэтому за десять минут до урока просыпаешься. Провел урок, смотришь – до следующего урока еще где-то два часа. Лег, поспал, и опять пошел вести уроки.
Я думаю, у учеников та же самая тенденция. Если изначально действительно работали, и это было что-то новое, это испытание для них было, и результаты были довольно-таки интересные, то чем дальше, тем больше это начало давить. Результаты – ну они никакие. Они есть, но я сомневаюсь, что когда ученики вернутся и я у них спрошу, о чем мы говорили в конце этого года, они вспомнят.
– А почему так? Ты ведь пришел в школу до пандемии, успел застать нормальную жизнь в качестве учителя. В чем отличие? Всегда же дети забывали после каникул что-то?
– Тут совершенно другая была система обучения. Я сам студент. Одно дело, когда ты сидишь на лекции в аудитории, слушаешь, и другое дело, когда это дистанционно. Дети не так сосредоточены на предмете, как если они сидят в классе. Они расслабляются, у них на фоне какие-то чаты открыты – совсем другая атмосфера. В классе они друг друга мотивируют. Они приходят, как на работу, и знают, что нужно отработать, потому что рядом находится учитель и одноклассники. Тут же они изолированы. В один день можно сказать, что микрофон не работает, потом, что камера не работает, в другой день домашнюю не выслал из-за проблем с интернетом. И ты же не докажешь – может, действительно проблема с интернетом была.
– Если пандемия закончится, карантин закончится, будет объявлен возврат в школы, ты будешь бегать, размахивая майкой, и кричать “ура”?
– Карантин уже закончился, дети точно вернутся. Не важно, какая будет ситуация с пандемией, сколько будет случаев заболеваний. Они точно вернутся, уже было сказано. Потому что психологически дети пострадали, последствия на самом деле серьезные. Я рад, что мы вернемся. С другой стороны, я думаю, работы будет чуть больше – я как-то привык к этому лентяйству. Надо себя взять в руки, иначе все будет плохо.
– Какой главный урок пандемии? Для тебя и для учеников.
– Во-первых, самоконтроль. Тайм-менеджмент. Я раньше никогда в жизни не вел ежедневники, а сейчас я это начал делать, чуть ли ни каждый час стал расписывать. На обои наклеиваю себе бумажки с записями, когда и что нужно сделать, где быть, и так далее. То есть контролировать свое время и расходовать его я научился. Иногда бывает, что ленюсь это делать. Но, по сути это большой урок – работать дистанционно. Пандемия очень сильно повлияла на общество, и так, как раньше, уже не будет никогда. Я думаю что большое количество семинаров и форм обучения останутся дистанционными. Это была хорошая репетиция. Как учат плавать, когда бросают в озеро – и выплывай, как можешь. Мы в экстренной ситуации научились работать в таких условиях. Это очень важно и пригодится в будущем.
– Сейчас у политиков довольно популярна риторика об искажении исторической правды, причем об этом попеременно заявляют то в России, то в Литве. Ты чувствуешь себя на острие этой борьбы?
– Да, конечно. Так было всегда и так будет всегда. История – одно из главных оружий пропаганды. Слово “пропаганда” звучит плохо, но это очень хорошо, потому что если в том, о чем вы говорите, нет пропаганды, оно бессмысленно. Только есть разная пропаганда, есть разные цели и разные последствия. Каждый мой урок истории – это пропаганда. История – это всегда интерпретация событий. Поэтому нет ничего удивительного в том, что каждый интерпретирует ее так, как будет выгодно.
В школе нет возможности показывать все точки зрения, поэтому самые радикальные показываешь – черное и белое. Я сам являюсь патриотом этой страны и я связал свою жизнь с изучением истории этой страны и очень люблю Литву, но я говорю о том, что существует и иная точка зрения: люди, которые пытались у нас отобрать независимость, имели на то свои причины с точки зрения политики которую вела их страна, но с точки зрения совести это неправильно.
Рассказываю с уклоном на патриотизм: посмотрите, какая у нас великая история, есть смысл ее знать и помнить. Человек, который не знает историю, во-первых, не сможет создавать будущее, во-вторых, будет обречен повторять прошлое, и он не сможет ориентироваться в настоящем.
– Насколько отличаются уроки истории в русской школе Литвы от уроков истории в обычных школах?
– Зависит от учителя. Если он хочет рассказывать точку зрения, противоположную, скажем так, политике партии, то это его дело, но как профессионал он должен об этом предупредить, должен сказать: “Это моя точка зрения”. А сами темы те же самые, что и в литовских школах. Только когда говорим о русской культуре, о русских – наверное, я чуть больше об этом рассказываю, чем в литовской школе. Пытаюсь объяснить, откуда здесь вообще русские, почему они на русском говорят в Литве.
– Ты родился в Вильнюсе?
– Я родился в Вильнюсе, коренной
– Но у тебя два родных языка или все-таки один?
– Наверное, один основной, хотя в разные периоды времени для меня разные языки были основными. Я очень много за границей работал, и был такой период, когда я русский практически забыл, так как говорил либо на литовском, либо на английском. И потом уже, когда пришел в школу работать, мне нужно было вспоминать русский язык. Я его вспомнил, начал много русских книг читать, чтобы как можно быстрее восстановить свою дикцию, произношение слов. До сих пор у меня проблемы с этим, особенно с ударениями. Было очень тяжело адаптироваться к русской школе. Казалось бы, русский язык мой родной, но я пришел в школу, и я на литовском языке знал названия терминов, а на русском не знал. Мне ученики показывают картинку, где показываются инструменты периода неолита, которые для земледелия были предназначены. Ученик меня спрашивает: а что это?
– Палка-копалка!
– Вот, палка-копалка. А я думал, что это прикол. Спросил у коллеги, и оказалось, что, действительно, палка-копалка. Меня спрашивают, как это по-русски, а я говорю: “Я узнаю, и вам скажу, потому что понятия не имею, как на русском языке будут эти предметы называться”.
– Слышишь ли ты на уроках от детей мифы какие-то из альтернативной истории?
– Конечно, постоянно.
Мы говорим чаще всего о партизанах – у некоторых родителей совершенно иная точка зрения. И ты на опережение говоришь: есть такая точка зрения, есть такая. Но вот эта подтверждена фактами, а это бабушки на кухне разговаривают, это на уровне легенды.
История такая наука, тут ничего не сделаешь. Тут всегда будут разные точки зрения.
– То есть в основном речь о мифах ХХ века, а не о том, что египетские пирамиды построены инопланетянами?
– Само собой. И самый главный аргумент людей – “я же жила в это время, я знаю, как было”. Особенно на дистанционном обучении это почувствовалось, потому что родители рядом, когда идет урок.
– Уроки превратились в открытые!
– Мне пишут очень часто родители…
– Комментируют!
– Комментируют. Говорят: “Мы были на вашем уроке, очень интересно, спасибо”. Но бывает, что пишут: “Нет, все было по-другому”. Я говорю: “Давайте подискутируем на эту тему! Вот вам статьи, документы”. Или объясняю, почему та точка зрения, которую имеет человек, она неправильна, потому что она нелогична. И человек тогда: “Ага, понятно”. Но это очень редко. Чаще всего не убедить такого человека, что он не прав.
– Мы сегодня развенчали многие стереотипы. Мы говорили с Даниэлем Тучковским – молодым учителем, патриотично настроенным, любящим Литву, и при этом преподающим историю в русской школе. Ты думаешь, русская школа и вообще школа – это надолго?
– Да. Я думаю, это был какой-то промежуточный кризис, когда шли разговоры о том, что русские школы надо закрыть. Но, я думаю, они видоизменятся. Их нужно адаптировать к литовскому языку. У меня точно так же было: я окончил школу, а по-литовски говорил очень плохо. Практически не знал. Поступаю в университет, а мне сложно, я не могу разговаривать на литовском языке. Было очень тяжело адаптироваться. Я литовский фактически в университете выучил. И я понимаю, что это проблема. Какая-то закрытость – может быть, черта [национального] характера. Русский народ видит слишком часто врагов вокруг, когда этого не нужно.
Я сейчас объясню, чтобы не подумали, что я уж совсем радикальный патриот: школьники оканчивают 12 классов, не зная ни одного слова по-литовски, ну ни одного. Мои друзья, коллеги литовцы спрашивают: “Как это возможно? Ты же в Литве живешь”. Очень легко. У тебя есть закрытое комьюнити, район – практически гетто, в котором у тебя есть всё. Под рукой магазин, та же школа твоя, спортивные кружки. И ты там со всеми говоришь на русском языке. Но как только выезжаешь за пределы своего гетто, видишь другую жизнь, и к этому ты уже не готов.
То есть нужно адаптировать русские школы. Опять же, некоторые предметы, может быть, все-таки вести на литовском языке, может, ставить больше уроков литовского языка. Нужно больше учебников издавать, которые были бы не только литовские или не только русские, а смешанные. Чтобы это был русский учебник, но в нем было большое количество словариков, объяснений терминов. Но закрывать ни в коем случае русские школы нельзя, потому что это все равно очень важно, это очень нужно.
– А твоя личная история в школе долго будет продолжаться?
В школе я хочу остаться, мне нравится эта работа. До этого я сменил около 12 профессий – я работал, еще будучи учеником, в 15 лет уже в полную нагрузку. И единственное место, где я почувствовал себя нужным – школа. Я понял, что делаю что-то важное. Говорят, человек умирает не тогда, когда умирает его тело, а когда последний человек о нем забывает. Пройдет лет 70, и уже давным-давно меня не будет, будет сидеть какой-нибудь ученик мой, пенсионер, и расскажет своим ученикам: “У меня историк был такой дура-а-ак, такую чушь нес!” И все равно будет оставаться у него в памяти мое лицо. Я хотя бы ради этого – такое тщеславие небольшое во мне присутствует.
Если у вас есть свои истории о том, как проходила учеба во время пандемии, если вы родители или учителя и вам есть что рассказать, пожалуйста, пишите комментарии, пишите личные сообщения и не переключайтесь! Мы будем встречаться со следующими нашими героями и продолжим этот разговор.
Проект финансировался из средств Департамента по делам национальных меньшинств при Правительстве Литовской Республики.
[…] […]
[…] […]